ЦИРК ВЕРНУЛ МЕНЯ К ЖИЗНИ...

НА ВЫСТАВКЕ КАРТИН ЯПОНСКОГО ХУДОЖНИКА

Впервые имя японского художника Бунмэи Окабэ я услышал от сотрудницы Токийского театрального музея Рисако Атака, проходившей стажировку в Москве. Единственной темой его творчества, как рассказала моя знакомая, является цирк, который он страстно любит и который, по словам самого Окабэ, вернул его к жизни. Такое, согласитесь, не могло не заинтересовать.
Окабэ очень популярен в Японии, о нем часто пишут в газетах и журналах, телевидение посвящает ему передачи, устраиваются выставки его картин, творчество этого мастера представлено в национальной галерее. При желании он мог бы стать человеком весьма состоятельным: полотна Окабэ высоко ценятся среди знатоков, но художник неохотно расстается со своими работами.
Бунмэи Окабэ известен как даровитый художник трагической судьбы. В молодые годы он был знаменитым спортсменом-профессионалом, нападающим прославленной японской команды регбистов. Игра эта, пришедшая на родину Бунмэи из Америки, отличается силовыми приемами. Однажды в пылу атаки нападающий получил тяжелейшую травму — перелом позвоночника. Усилия лучших врачей вернуть молодого человека в спорт не увенчались успехом...
Уделом знаменитого регбиста стала инвалидная коляска.
Шли месяцы и годы невыносимого отчаяния. Даже отец с болью душевной отводил глаза от сына-калеки. Однообразные дни вынужденного безделья рождали чувство гнетущей безнадежности, убивали всякий интерес к жизни. Сидя в коляске, Бунмэи часами равнодушно глядел в окно...
И все же как-то раз к его подавленному сознанию пробился светлый луч надежды: на глаза ему попалась небольшая газетная заметка, в которой говорилось, что в далекой России юношу, литовца по происхождению, постигла примерно та же участь: занимаясь акробатикой, он неудачно выполнил сложное сальто и упал, сломав позвоночник. Акробат из Литвы, как и он, Бунмэи, стал инвалидом. Однако не отчаялся, а начал упорно тренироваться, придумав для себя серию специальных упражнений. В результате настойчивых занятий молодой человек победил болезнь. И более того — накачал такую мускулатуру, что смог выступать в цирке как силач-рекордсмен. Но главное, чем привлекла заметка, так это тем, что теперь Геркулес из цирка лечит людей по своей методе и добивается удивительных результатов. Хотя иностранцы обычно с трудом запоминают славянские имена, Окабэ прочно затвердил — Валентин Дикуль.
Некоторое время спустя бывший спортсмен узнал, что в Японию приехал советский цирк. Надеясь втайне на встречу с этим самым Валентином Дикулем, Бунмэи упросил отца повезти его во Дворец спорта. Художественное впечатление от программы гастролеров было столь сильным, что переломило всю дальнейшую жизнь Бунмэи Окабэ.
В тот вечер по возвращении домой его страстно потянуло запечатлеть на бумаге увиденное; он заполнял страницы тетради рисунками и вспоминал свой разговор за кулисами с русскими ребятами-сверстниками, они рассказали ему много интересного о Дикуле, но в чем конкретно заключался целительный метод этого богатыря, никто не знал. Внезапное желание перенести на бумагу свои впечатления имело, очевидно, свою закономерность. Так бывает: дремавшие до поры способности при благоприятном стечении обстоятельств пробуждаются и громко заявляют о себе, совершая подчас полный переворот в человеческой судьбе.
С детских лет Бунмэи жадно тянулся к красоте — ему доставляла радость гармония красок: будь то шелковая вышивка на кимоно, сакура в цвету или джонка, плывущая по серебристой зыби взморья,— в его душе откладывались живописные картины природы. В школьную пору юноша хорошо рисовал, учитель выделял его наброски. Вполне возможно, что Бунмэи и стал бы художником, но перевесила любовь к спорту...
Прикованный к своей тележке, как бы сросшийся с ней, Окабэ в шутку называл себя кентавром — «с той лишь разницей,— уточнял он,— что вместо конских ног у меня колеса...». Бунмэи, в сердце которого поселилась не только надежда, но и определенная цель, увлеченно, без устали заполнял рисунками альбом за альбомом. И много читал. А когда в Японию вновь приезжали артисты из страны, которая ассоциировалась с Чеховым, к чьим рассказам пристрастился еще в мальчишеские годы, отец привозил его во Дворец спорта и устанавливал где-нибудь в проходе коляску сына и тот быстрыми штрихами наносил на бумагу то, что произвело наибольшее впечатление. Не пропускал начинающий художник и дневных репетиций приезжих. Окабэ сделался завсегдатаем цирка. У него появились друзья среди артистов, они охотно позировали ему, не ленясь наложить для этого грим и надеть костюм. В особенности привлекали его клоуны.
Давно миновали времена «постижения ремесла», по его собственному выражению, когда он брал уроки у портретиста-профессионала, когда испещрял альбомы набросками и штудировал монографии о прославленных художниках мира. Цветные карандаши теперь уступили место масляным краскам. Беспокойной отцовской заботой стало готовить для сына подрамники и грунтовать холсты. Бунмэи писал, словно одержимый, в неистовом исступлении, писал то, что глубоко прочувствовал, писал до полного упадка всех сил. Живопись была для него способом самовыражения. Всем, кто видел картины Окабэ, становилось ясно — это призвание, это талант. Постепенно художник вырабатывал свой стиль, свои примеры, свою технику, приобретал известность.
И вот наконец-то сбылась его давняя мечта — поездка в Москву. При содействии японского импресарио М. Азума, руководителя фирмы «Эми Интернешнл», занимающейся шоу-бизнесом, с которой Союзгосцирк успешно сотрудничает на протяжении тридцати лет, была организована транспортировка ста живописных полотен Окабэ. И как организована! Каждая картина тщательно упакована в удобный футляр-контейнер, какому не страшны дорожные перипетии. Выставка разместилась в фойе цирка на Ленинских горах.
Художника радовала и очень волновала предстоящая встреча с цирковыми друзьями и в особенности с атлетом-целителем Дикулем, которого называют «цирковым Маресьевым». Забегая немного вперед, скажу, что надежды на помощь, обещанную со стороны директора Всесоюзного центра по реабилитации больных со спинно-мозговой травмой Валентина Ивановича Дикуля, оправдались. Несколько сеансов, которые провел опытный врачеватель по методе, опробованной на самом себе, а затем многократно усовершенствованной за эти годы, оказались весьма эффективными. Взволнованно прощаясь с Валентином Ивановичем, растроганный до глубины души, художник в порыве безмерной благодарности, когда высокие слова не режут ухо, назовет его своим спасителем...
А теперь вернемся к открытию выставки. Хорошо помню, как торопился на свидание с человеком, которого знал заочно, предполагая, что встречусь с художником-бытописателем цирка, а оказалось — с поэтом цирка и притом поэтом романтического склада.
... Хожу по круглому фойе от одного полотна к другому, открывая новую для себя манеру письма, новый стиль и колористическую палитру. Самое первое впечатление от увиденного — талантливо и самобытно. А какое блистательное чувство цвета! Да, картины нашего гостя подкупают богатством фантазии, а больше того — глубоким проникновением в характер искусства веселых и смелых — художнику удалось выразить самую душу цирка. Герои его картин неизменны — это воздушные гимнасты, стройные акробатки, жонглеры, клоуны. Клоунов особенно много, они присутствуют едва ли не на каждом полотне.
В истории изобразительного искусства известны имена художников одной темы: Айвазовский воспевал море, Шишкин — лес, преобладающей темой Верещагина была война. И все же было интересно: почему Окабэ рисует только цирк?
Художник ответил:
— Свою жизнь после травмы я считал бесцельной. Благодаря встрече с цирком она повернула в другое русло. Цирк вселил в меня уверенность. Это произошло потому, что самой сутью циркового искусства являются мужество и воля. Они-то и переломили мой душевный настрой и зарядили меня оптимизмом.
В экспозиции выставки чуть ли не на каждом шагу встречаешь знакомые маски наших популярных коверных: Майхровского, Куклачева, Векшина, Васильева, Кремены. Вот Дмитрий Альперов, вот Олег Попов и вновь Попов, и вновь Куклачев... Они представлены то в виде отдельного портрета, то их изображение искусно вплетено в многофигурную композицию. Встречаешь и незнакомые маски Никогда не доводилось видеть такого парада клоунских лиц. Не случайно Юрий Никулин сказал на открытии выставки, что ему особенно импонирует то, что дорогой гость с такой щедростью воплощает образы его коллег «От имени всех людей моей профессии от всей души благодарю вас за ту огромную радость, какую доставила встреча с вашим прекрасным искусством. Мастера смеха приветствуют мастера кисти!»
Я спросил у Окабэ: чем объясняется, что среди персонажей картин преобладают клоуны?
— Клоуны олицетворяет цирк,— ответил Бунмэи.— В моем представлении клоун — это человек с детским взглядом на мир, его взгляд, по-детски открытый и наивный, очень близок мне. Клоун — это способность искренне радоваться бытию и радовать других, вместе с тем это всегдашняя скрытая грусть, какая незримо присутствует в каждом хорошем клоуне Когда я смотрю выступление клоунов, оно вселяет в меня веру в свои силы, верло в жизнь. Вот почему я люблю писать клоунов. В это время я вживаюсь в их душу. Самому себе я тоже кажусь клоуном. Клоуна я чувствую нутром. Мне нравится существовать между простодушным детством и мудрой старостью, между фантазией и реальностью. Если внимательно всмотреться в некоторые мои картины, то нетрудно обнаружить: под клоунским гримом — я сам...
И действительно, обходя выставку по второму кругу, я обнаружил названное сходство, Обнаружил еще и другое: на некоторых полотнах повторялся один и тот же мотив — Окабэ в клоунской маске рассматривает что-то, а может и нас, сквозь увеличительное стекло. На шляпе у него ворона, а в руке — яблоко. Поодаль мастерски написанная девушка в акробатической позе. Интересно, что кроется за повторяющимся в различных вариантах сюжете?
— Цирк для меня,— ответил художник,— одна из моделей жизни. Или, если хотите, символ жизни. А вот Пьеро с красным носом...
— Здесь нет Пьеро,— возразил я.
Улыбаясь, Окабэ принялся что-то растолковывать переводчице, и та пояснила: «В Японии клоунов называют Пьеро». Бунмэи, сидящему в коляске, приходится во время разговора то и дело поднимать голову, чтобы переводчице было легче схватывать его слова.
Я спросил: а что означает яблоко в руке у клоуна? Оно встречается на картинах довольно часто, когда надкусанное, а когда, редко, целое.
— Яблоко считается у нас символом духовности, символ надежды и вечности души. А надкушенный плод — предупреждение: смотрите, можете утратить надежду на вечность.
— Ну а ворона?
— Ворона, по-нашему, символ судьбы и смерти. Ее присутствие — предупреждение людям, вроде «Помни о смерти!».
Как я понял из пояснений автора, в сюжете его картин большое значение имеет национальная символика. Заинтересовал меня и заводной ключ на боку у вороны.
— Поворот ключа,— растолковал художник,— это поворот в человеческой судьбе. Но мы, люди, часто не понимаем этого, а вот ворона, она знает.
По оживленному тону Окабэ было видно: ему нравилось комментировать содержание своих картин, расшифровывать их смысл. Вероятно, он, как и всякий мастер, испытывал приятное чувство от такого пристального внимания к его творчеству, к делу его рук и души.
— Ну а девушка-акробатка? В ней тоже скрыт какой-то смысл?
— Красивая девушка... Ее фигура олицетворяет искушение. Она хочет соблазнить этого Пьеро...— И вдруг Окабэ указал на дымящиеся среди зеленого поля — трубы не трубы, домны не домны — словом, какие-то производственные объекты с густым шлейфом дыма и спросил: что, по-моему, это означает?
— Мне представляется,— неуверенно сказал я,— что это символ города, которому угрожает экологическая катастрофа.
— Нет-нет, это не просто город. Это — Чернобыль, символ Чернобыля...
В жгуче-темных глазах гостя я прочитал глубокую печаль и какую-то затаенную сердечную боль.
— Обратите внимание,— продолжал он,— яблоко уже наполовину съедено... Вещая ворона видит, что это плохо, а человек еще не замечает беды...
Вот, оказывается, какие чувства водили кистью мастера! Вот когда мне стали понятны слова, сказанные раньше: «Через образ цирка я пишу жизнь. Мои картины — выражение моего душевного состояния, моего внутреннего мира».
Полотна Окабэ отличает не только высочайший профессионализм, но и гражданственность. Его душе близки общечеловеческие проблемы, не чужд он и нравственно-социального анализа действительности. Произведения этого художника приглашают к размышлению. И в частности, рождают вопрос! В чем же секрет их столь сильного эмоционального воздействия? Не знаю, как для других, а для меня лично самой притягательной стороной творчества японского мастера явилось его поэтическое видение циркового искусства. Однако не могут не отдать должного и колористическому совершенству ею картин, и глубине образных характеристик, философским обобщениям.
Мастера кисти обычно скупы на похвалу творчества коллег. А между тем народный художник РСФСР, член-корреспондент Академии художеств Александр Павлович Васильев охарактеризовал искусство Окабэ как гениальное Куда какая высокая оценка! Тем более из уст специалиста.
Яркое цирковое зрелище издавна привлекает к себе многих художников. История изобразительного искусства знает имена даровитых живописцев, которые любили рисовать наездников, комиков, гимнасток, искусно запечатлевая их то на арене, то в жизни. В этом ряду вдохновенных певцов цирка, несомненно, займет свое место и японский художник Бунмэи Окабэ.